Произведения Виктора Некрасова

Глаз,
           рука,
                      сердце

О художнике Л. В. Сойфертисе

«Юность», 1966, № 10, стр. 64—65

Я до сих пор ругаю себя, что во время войны не вел дневника. Ну, не дневника — этой в мирное время не очень-то получается: нужен определенный склад характера, — но хотя бы заметок, записей... У нас в полку, в Сталинграде, был ПНШ — помощник начальника штаба, историк по образованию. Он собирал различную документацию. Лично для себя, для будущего, для истории. Мы его слегка презирали; воевать надо, а он бумажки собирает... Что бы я только не дал сейчас за эти бумажки — схемы, донесения, отчетные карточки, формуляры на минные поля, которых сделал за те годы видимо-невидимо! Но от Сталинграда у меня сохранился только помазок для бритья да память о друзьях...
За двадцать пять лет, что прошли со дня начала войны, — подумать, двадцать пять лет! — о ней сказано очень много. Сказано, написано, нарисовано, снято, поставлено на сцене. Многое из этого, из этих широких полотен, романов — хотя в них достаточное количество страниц, метров, героев и фанфар — давно уже забыто, другое же сохранило свою свежесть до сегодняшнего дня. Почему?

Котенка нашли

Кое-кто считает, что правдивее и полнее всего о войне рассказали фото- и кинокорреспонденты. Не буду спорить — я могу часами смотреть кинолетопись войны, рассматривать сделанные на передовой с риском для жизни фотографии, но когда у делавшего это корреспондента в руках кисть или карандаш, мне это особенно дорого. Дорого, потому что, как ни странно, у кисти и карандаша куда больше возможностей, чем у фото- и кинокамеры.
И вот тут-то мне хочется поговорить о Леониде Сойфертисе, «корреспонденте» с кистью и карандашом,
Сойфертис был в Севастополе в самые тяжелые для города дни. О Севастополе мы многое знаем — опять-таки по сводкам, книгам, фильмам. Мне во время войны не пришлось побывать в Севастополе, но до войны бывал там часто и даже некоторое время, студентом, работал там. Мне стал близок и понятен дух этого живописного, изрезанного бухтами моряцкого города. Дух прошлого — толстовских рассказов, Нахимова. Тотлебена, Корнилова, Кошки, четвертого бастиона, Малахова кургана, бронзовых пушек и ядер — и дух сегодняшний — кокетливые, подтянутые морячки в форме — во всем белом, как и сам город, и насквозь прожженные солнцем, ворчливые старухи в тени замкнутых двориков, и босоногие, звонкоголосые пацаны, и крепкое словцо рыбаков за кружкой пива с воблой... Таким я запомнил довоенный Севастополь. И таким (и в то же время не таким!) я сразу же его узнал в рисунках Сойфертиса.

У бачка

Война — дело серьезное, и как-то, особенно в те годы, о ней принято было говорить серьезно. Люди сражаются, гибнут, отступают, попадают в плен — тут не до смеха. А вот Сойфертис умудрился, будучи сам защитником Севастополя, увидеть в окружающем и окружающих самое главное — пульс, нерв осажденного города. А в нем, в этом городе, было все: героизм, трагедия и грустное и смешное. Да и просто жизнь как она есть — улица, дворик, те самые обожженные старушки на крылечке — оторвались от своих вязаний и следят за воздушным боем,— и пацаны с азартом в четыре руки чистят матросу сапоги — у того нет времени, торопится, может, даже на свидание.
Атаки, бомбежки, стиснутые зубы — все это было. Но было и то, что помогало эти атаки отбивать и переходить в контратаки, была непрерывная нить жизни — котелок каши, сон, шутка, песня, прифронтовой концерт, подруги... И чтоб все это увидеть и рассказать — тут же на месте, рядом с не остывшей еще воронкой, а может, и в самой воронке,— нужны острый глаз, крепкая рука и хорошее, доброе сердце. Все это было и есть — у Сойфертиса.
Нет нужды пересказывать содержание фронтовых серий «дневников» художника. Все понятно с первого взгляда. Ничего лишнего. Схвачена суть. Момента. Сценки. Персонажа. И ко всему — собственное отношение. А это очень важно. Это-то и отличает «корреспондента» с карандашом и кистью от других его собратьев... И всегда улыбка. Иногда веселая, иногда грустная, иногда снисходительная. Даже в зарисовках берлинских руин она есть, но тут она уже горькая, ироничная.
Умение увидеть в тяжелом и трагическом не только это, но и что-то другое, скрашивающее это тяжелое, помогающее среди него жить,— великий дар художника. И, может, именно поэтому так надолго, прочно и с первого раза запомнились нам военные рисунки Сойфертиса. В них была абсолютная точность и правда. А к тому же и легкость, которой так не хватало и так хотелось ощутить на войне.
Но Сойфертис отнюдь не «военный» художник. Он был на войне, он знает войну, но, как и большинство нормальных людей, он ненавидит ее. А любит жизнь. Окружающую жизнь. Термин, может быть, и странный, но под ним я подразумеваю то, что повседневно нас окружает, но не всегда замечаемо нами.
Взгляните не прилагаемые рисунки, и вы сами поймете.




Телефон поставили. Новые районы Москвы

Из произведений
художника Л. В. Сойфертиса
(1—4 страницы вкладки)

В электричке




Молоко




Певица




Зенитки в парке. 1944 г.




Фотография для партдокумента. 1942 г.


Взгляните на этих ребятишек в телефонной будке, на сапожника, прибивающего набойки, на певицу с гитаристом на летней эстраде. Сколько раз вы это видели. Миллион. И проходили мимо. А Сойфертис не прошел. И доставил нам радость. И вызвал улыбку. И мягко намекнул, что и у нас есть глаза, а многого мы не видим, не замечаем, и зря...



Набойки

В сотый, тысячный раз убеждаюсь, что искусство определяется не размерами, не количеством затраченного на данное произведение времени. Тайна его окончательно еще не раскрыта (наскальные рисунки доисторического человека — большее искусство, чем многие произведения признанных современников), но, мне кажется, кроме таланта, сердце художника играет тут не последнюю роль.
Кто-то из великих сказал, что талант — это в первую очередь труд. Не буду опровергать это утверждение: с великими не принято спорить,— дополню его только словами другого, не менее великого художника. Когда его спросили, почему так дорого стоят его рисунки, сделанные в течение одной минуты, он ответил: чтоб сделать это за одну минуту, я должен был трудиться всю жизнь.
Я всегда вспоминаю это изречение, когда смотрю на матросов, мальчишек, билетерш, гардеробщиц, сапожников и влюбленные парочки Сойфертиса. Глаз, рука и сердце! Ну и, как уж не вертись,— труд, А все вместе — большой художник.